Неточные совпадения
Кое-как добрался я до своей
каюты,
в которой не был со вчерашнего дня, отворил дверь и не
вошел — все эти термины теряют значение
в качку — был втиснут толчком
в каюту и старался удержаться на ногах, упираясь кулаками
в обе противоположные стены.
Бледный, с подушкой
в руках, он
вошел в общую
каюту и лег на круглую софу.
Я
вошел в свою
каюту,
в которой не был ни разу с тех пор, как переехал на берег.
«Холодно?» — спросил я его. «Yes», — отвечал он и
вошел совсем
в каюту.
Я не знаю его имени: он принадлежал к свите и не
входил с баниосами
в каюту, куда, по тесноте и жару, впускались немногие, только необходимые лица.
А тепло, хорошо; дед два раза лукаво заглядывал
в мою
каюту: «У вас опять тепло, — говорил он утром, — а то было засвежело». А у меня жарко до духоты. «Отлично, тепло!» — говорит он обыкновенно,
войдя ко мне и отирая пот с подбородка.
В самом деле 21˚ по Реом‹юру› тепла
в тени.
Вошел широкий седой человек, одетый
в синее, принес маленький ящик. Бабушка взяла его и стала укладывать тело брата, уложила и понесла к двери на вытянутых руках, но, — толстая, — она могла пройти
в узенькую дверь
каюты только боком и смешно замялась перед нею.
Когда я
вошел на «Интеграл» — все уже были
в сборе, все на местах, все соты гигантского, стеклянного улья были полны. Сквозь стекло палуб — крошечные муравьиные люди внизу — возле телеграфов, динамо, трансформаторов, альтиметров, вентилей, стрелок, двигателей, помп, труб.
В кают-компании — какие-то над таблицами и инструментами — вероятно, командированные Научным Бюро. И возле них — Второй Строитель с двумя своими помощниками.
Из Кельна Егор Егорыч вознамерился проехать с Сусанной Николаевной по Рейну до Майнца, ожидая на этом пути видеть, как Сусанна Николаевна станет любоваться видами поэтической реки Германии; но недуги Егора Егорыча лишили его этого удовольствия, потому что, как только мои путники
вошли на пароход, то на них подул такой холодный ветер, что Антип Ильич поспешил немедленно же увести своего господина
в каюту; Сусанна же Николаевна осталась на палубе, где к ней обратился с разговором болтливейший из болтливейших эльзасцев и начал ей по-французски объяснять, что виднеющиеся местами замки на горах называются разбойничьими гнездами, потому что
в них прежде жили бароны и грабили проезжавшие по Рейну суда, и что
в их даже пароход скоро выстрелят, — и действительно на одном повороте Рейна раздался выстрел.
В эту минуту постучали
в дверь. Моряк, все еще сопя, отпер, и
в каюту вошел тот веселый, похожий на ловкую обезьянку, юнга, которого видела Елена днем около сходни.
Мне так понравилось это красивое судно, что я представил его своим. Я мысленно
вошел по его трапу к себе,
в свою
каюту, и я был — так мне представилось — с той девушкой. Не было ничего известно, почему это так, но я некоторое время удерживал представление.
Старший штурман едва успевает отвечать, но под конец начинает раздражаться и на последнем любопытном срывает свое сердце. Этим последним обыкновенно бывает старший механик, невозмутимый и добродушный хохол Игнатий Николаевич, который как-то ухитрялся не замечать недовольного лица старшего штурмана, уже ответившего раз двадцать одно и то же, и,
входя в кают-компанию
в своем засаленном, когда-то белом кителе, самым хладнокровным образом спрашивает...
Когда Ашанины
вошли в кают-компанию, любезные моряки тотчас же их усадили.
Но однажды, когда Ашанин
вошел в капитанскую
каюту, чтобы возвратить книгу и взять другую из библиотеки капитана, он застал Василия Федоровича с таким грустным, страдальческим выражением лица, что подумал, не болен ли капитан.
Володя невольно улыбнулся и
вошел в большую, светлую капитанскую
каюту, освещенную большим люком сверху, роскошно отделанную щитками из нежно-палевой карельской березы.
Володя
вошел в гардемаринскую
каюту. Там уже пили чай.
Еще все сидели
в кают-компании за чтением весточек с родины, и пачки газет еще не были тронуты, как
вошел капитан с веселым, сияющим лицом и проговорил...
То вдруг вышел он из береговых кустов, то перерезывает реку
в легкой лодочке, то
входит в ее
каюту, то с яростью отталкивает армянина, когда тот нагнулся было к ней и, крепко обняв, хочет целовать ее…
На другой день я встал чуть свет. Майданов лежал на кровати одетый и мирно спал. Потом я узнал, что ночью он дважды подымался к фонарю, ходил к сирене, был на берегу и долго смотрел
в море. Под утро он заснул.
В это время
в «
каюту»
вошел матрос. Я хотел было сказать ему, чтобы он не будил смотрителя, но тот предупредил меня и громко доложил...
Покончив с наблюдениями, смотритель маяка лег спать, но зачем-то позвал меня к себе.
Войдя в его «
каюту», как он называл свою комнату, я увидел, что она действительно обставлена, как
каюта.
В заделанное окно был вставлен иллюминатор. Графин с водой и стакан стояли
в гнездах, как на кораблях. Кровать имела наружный борт, стол и стулья тоже были прикреплены к полу, тут же висел барометр и несколько морских карт. Майданов лежал
в кровати одетый
в сапогах.
Расплатившись с извозчиками, Антон Михайлович сдал багаж, взял себе билет первого класса и
вошел на пароход, где
в общей мужской
каюте застал только одного пассажира. Они разговорились. Попутчик оказался местным купцом Иннокентием Павловичем Китмановым, ехавшим по делам
в Томск.